В.В. МАЯКОВСКИЙ
Поэт — красивый, двадцатидвухлетний — дразнит
обывательскую, размягченную мысль окровавленным лоскутом своего сердца. В его
душе нет старческой нежности, но он может вывернуть себя наизнанку — так, чтобы
были одни сплошные губы. И будет он безукоризненно нежный, не мужчина, а —
облако в штанах!
Он вспоминает, как однажды в Одессе его любимая, Мария,
обещала прийти к нему. Ожидая её, поэт плавит лбом стекло окошечное, душа его
стонет и корчится, нервы мечутся отчаянной чечеткой. Уже двенадцатый час
падает, как с плахи голова казненного. Наконец появляется Мария — резкая, как
«нате!», — и сообщает, что выходит замуж. Пытаясь выглядеть абсолютно
спокойным, поэт чувствует, что его «я» для него мало и кто-то из него
вырывается упрямо. Но невозможно выскочить из собственного сердца, в котором
полыхает пожар. Можно только выстонатъ в столетия последний крик об этом
пожаре.
Поэт хочет поставить «nihil» («ничто») над всем, что
сделано до него. Он больше не хочет читать книг, потому что понимает, как
тяжело они пишутся, как долго — прежде чем начнет петься — барахтается в тине
сердца глупая вобла воображения. И пока поэт не найдет нужных слов, улица
корчится безъязыкая — ей нечем кричать и разговаривать. Во рту улицы
разлагаются трупики умерших слов. Только два слова живут, жирея, — «сволочь» и
«борщ». И другие поэты бросаются прочь от улицы, потому что этими словами не
выпеть барышню, любовь и цветочек под росами. Их догоняют уличные тыщи —
студенты, проститутки, подрядчики, — для которых гвоздь в собственном сапоге
кошмарней, чем фантазия у Гете. Поэт согласен с ними: мельчайшая песчинка
живого ценнее всего, что он может сделать. Он, обсмеянный у сегодняшнего
племени, видит в терновом венце революций шестнадцатый год и чувствует себя его
предтечей. Во имя этого будущего он готов растоптать свою душу и,
окровавленную, дать, как знамя. Хорошо, когда в желтую кофту душа от осмотров
укутана! Поэту противен Северянин, потому что поэт сегодня не должен чирикать.
Он предвидит, что скоро фонарные столбы будут вздымать окровавленные туши
лабазников, каждый возьмет камень, нож или бомбу, а на небе будет околевать
красный, как марсельеза, закат. Увидев глаза богоматери на иконе, поэт
спрашивает ее: зачем одаривать сиянием трактирную ораву, которая опять предпочитает
Варавву оплеванному голгофнику? Может быть, самый красивый из сыновей
богоматери — это он, поэт и тринадцатый апостол Евангелия, а именами его стихов
когда-нибудь будут крестить детей. Он снова и снова вспоминает неисцветшую
прелесть губ своей Марии и просит её тела, как просят христиане — «хлеб наш
насущный даждь нам днесь». Ее имя величием равно для него Богу, он будет беречь
её тело, как инвалид бережет свою единственную ногу. Но если Мария отвергнет
поэта, он уйдет, поливая дорогу кровью сердца, к дому своего отца. И тогда он
предложит Богу устроить карусель на дереве изучения добра и зла и спросит у
него, отчего тот не выдумал поцелуи без мук, и назовет его недоучкой, крохотным
божиком. Поэт ждет, что небо снимет перед ним шляпу в ответ на его вызов! Но
вселенная спит, положив на лапу с клешами звезд огромное ухо.
Стихотворение «ХОРОШЕЕ
ОТНОШЕНИЕ К ЛОШАДЯМ»
Били копыта,
Пели будто:
- Гриб.
Грабь.
Гроб.
Груб.-
Ветром опита,
льдом обута
улица скользила.
Лошадь на круп
грохнулась,
и сразу
за зевакой зевака,
штаны пришедшие Кузнецким клёшить,
сгрудились,
смех зазвенел и зазвякал:
- Лошадь упала!
- Упала лошадь! -
Смеялся Кузнецкий.
Лишь один я
голос свой не вмешивал в вой ему.
Подошел
и вижу
глаза лошадиные...
Улица опрокинулась,
течет по-своему...
Подошел и вижу -
За каплищей каплища
по морде катится,
прячется в шерсти...
И какая-то общая
звериная тоска
плеща вылилась из меня
и расплылась в шелесте.
"Лошадь, не надо.
Лошадь, слушайте -
чего вы думаете, что вы сих плоше?
Деточка,
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь".
Может быть,
- старая -
и не нуждалась в няньке,
может быть, и мысль ей моя казалась пошла,
только
лошадь
рванулась,
встала на ноги,
ржанула
и пошла.
Хвостом помахивала.
Рыжий ребенок.
Пришла веселая,
стала в стойло.
И всё ей казалось -
она жеребенок,
и стоило жить,
и работать стоило.
Стихотворение «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка»
К этому
месту будет подвезено в пятилетку
1 000 000 вагонов строительных материалов.
Здесь будет гигант металлургии,
угольный гигант и город в сотни тысяч людей.
Из разговора.
По небу тучи бегают,
Дождями сумрак сжат,
под старою телегою
рабочие лежат.
И слышит шепот гордый
вода и под и над:
"Через четыре года
здесь будет город-сад!"
Темно свинцовоночие,
и дождик толст, как жгут,
сидят в грязи рабочие,
сидят, лучину жгут.
Сливеют губы с холода,
но губы шепчут в лад:
"Через четыре года
здесь будет город-сад!"
Свела промозглость корчею -
неважный мокр уют,
сидят впотьмах рабочие,
подмокший хлеб жуют.
Но шепот громче голода -
он кроет капель спад:
"Через четыре года
здесь будет город-сад!
Здесь взрывы закудахтают
В разгон медвежьих банд,
И взроет недра шахтою
соугольный "Гигант".
Здесь встанут стройки стенами.
Гудками, пар, сипи.
Мы в сотню солнц мартенами
Воспламеним Сибирь.
Здесь дом дадут хороший нам
и ситный без пайка,
аж за Байкал отброшенная
Попятится тайга".
Рос шепоток рабочего
Над тьмою тучных стад,
а дальше неразборчиво,
лишь слышно - "город-сад".
Я знаю - город будет,
я знаю - саду цвесть,
когда такие люди
в стране в советской есть!
1929 год
Роман «Разгром»
Пересказал Л. И. Соболев
Командир партизанского отряда Левинсон приказывает ординарцу Морозке отвезти
пакет в другой отряд. Морозке не хочется ехать, он предлагает
послать кого-нибудь другого; Левинсон спокойно приказывает ординарцу сдать
оружие и отправляться на все четыре стороны. Морозка, одумавшись,
берет письмо и отправляется в путь, заметив, что «уйтить из отряда»
ему никак нельзя.
Далее следует предыстория Морозки, который был шахтером во втором
поколении, все в жизни делал бездумно — бездумно женился
на гулящей откатчице Варе, бездумно ушел в восемнадцатом году
защищать Советы. На пути к отряду Шалдыбы, куда ординарец и вез
пакет, он видит бой партизан с японцами; партизаны бегут, бросив
раненого парнишку в городском пиджачке. Морозка подбирает раненого
и возвращается в отряд Левинсона.
Раненого звали Павлом Мечиком. Очнулся он уже в лесном лазарете,
увидел доктора Сташинского и медсестру Варю (жену Морозки). Мечику делают
перевязку. В предыстории Мечика сообщается, что он, живя
в городе, хотел героических подвигов и поэтому отправился
к партизанам, но, когда попал к ним, разочаровался. В лазарете он пытается
разговориться со Сташинским, но тот, узнав, что Мечик был близок
в основном с эсерами-максималистами, не расположен говорить
с раненым. Мечик не понравился Морозке сразу, не понравился
и позже, когда Морозка навещал свою жену в лазарете. На пути
в отряд Морозка пытается украсть дыни у сельского председателя Рябца,
но, застигнутый хозяином, вынужден ретироваться. Рябец жалуется Левинсону,
и тот приказывает забрать у Морозки оружие. На вечер назначен
сельский сход, чтобы обсудить поведение ординарца. Левинсон, потолкавшись между
мужиками, понимает окончательно, что японцы приближаются и ему
с отрядом нужно отступать. К назначенному часу собираются партизаны,
и Левинсон излагает суть дела, предлагая всем решить, как быть
с Морозкой. Партизан Дубов, бывший шахтер, предлагает выгнать Морозку
из отряда; это так подействовало на Морозку, что тот дает слово, что
больше ничем не опозорит звание партизана и бывшего шахтера.
В одну из поездок в лазарет Морозка догадывается, что у его
жены и Мечика возникли какие-то особенные отношения, и, никогда
не ревновавший Варю ни к кому, на этот раз чувствует злобу
и к жене, и к «маменькиному сынку», как он называет
Мечика.
В отряде все считают Левинсона человеком «особой, правильной породы».
Всем кажется, что командир все знает и все понимает, хотя Левинсон
испытывал сомнения и колебания. Собрав со всех сторон сведения,
командир приказывает отряду отступать. Выздоровевший Мечик приходит
в отряд. Левинсон распорядился выдать ему лошадь — ему достается
«слезливая, скорбная кобыла» Зючиха; обиженный Мечик не знает, как
обходиться с Зючихой; не умея сойтись с партизанами,
он не видит «главных пружин отрядового механизма». Вместе
с Баклановым его послали в разведку; в деревне они наткнулись
на японский патруль и в перестрелке убили троих. Обнаружив
основные силы японцев, разведчики возвращаются в отряд.
Отряду нужно отступать, нужно эвакуировать госпиталь, но нельзя брать
с собой смертельно раненного Фролова. Левинсон и Сташинский решают
дать больному яду; Мечик случайно слышит их разговор и пытается
помешать Сташинскому — тот кричит на него, Фролов понимает, что ему
предлагают выпить, и соглашается.
Отряд отступает, Левинсон во время ночевки идет проверять караулы
и разговаривает с Мечиком — одним из часовых. Мечик
пытается объяснить Левинсону, как ему (Мечику) плохо в отряде,
но у командира остается от разговора впечатление, что Мечик
«непроходимый путаник». Левинсон посылает Метелицу в разведку, тот
пробирается в деревню, где стоят казаки, забирается во двор дома, где
живет начальник эскадрона. Его обнаруживают казаки, сажают его в сарай,
наутро его допрашивают и ведут на площадь. Там вперед выходит человек
в жилетке, ведя за руку испуганного пастушонка, которому Метелица
накануне в лесу оставил коня. Казачий начальник хочет «по-своему»
допросить мальчика, но Метелица бросается на него, стремясь его
задушить; тот стреляет, и Метелица погибает.
Казачий эскадрон отправляется по дороге, его обнаруживают партизаны,
устраивают засаду и обращают казаков в бегство. Во время боя
убивают коня Морозки; заняв село, партизаны по приказу Левинсона
расстреляли человека в жилетке. На рассвете в село направляется
вражеская конница, поредевший отряд Левинсона отступает в лес,
но останавливается, так как впереди трясина. Командир приказывает гатить
болото. Перейдя гать, отряд направляется к мосту, где казаки устроили
засаду. Мечик отправлен в дозор, но он, обнаруженный казаками, боится
предупредить партизан и бежит. Ехавший за ним Морозка успевает
выстрелить три раза, как было условлено, и погибает. Отряд бросается
на прорыв, остается девятнадцать человек.
Источник: Все шедевры мировой литературы в кратком
изложении. Сюжеты и характеры. Русская литература XX века / Ред.
и сост. В. И. Новиков. — М. : Олимп : ACT,
1997. — 896 с.
